Люди — существа стадные, со склонностью собираться в
кучки, клубы, банды и цифровые загончики, где каждое движение вожака — будь то
походка, жест или косое вглядывание в мир — тут же становится шаблоном для
остальных, разночтения лишь слегка допускаются и только в пределах правил,
придуманных, как всегда, самим же стадом.
Одни собираются от скуки, потому что с самим собой общаться не интересно, а в компании, как известно, веселее. Другие — чтобы хвастаться, этим слова уже не нужны: показывают часы, машины, телефоны, особняки, купленные «на свои». Существуют кланы моды, где каждая из сотни женщин может срывать с вешалки платье за миллион, не моргнув глазом; есть еврейский клуб в Палм-Бич, куда ни деньги, ни связи не пустят чужака — не той крови; масоны, клубы лысых, двойников, фанаты хора или футбола — тысяча и одна нелепость, рождающаяся, умирающая и вновь собирающаяся из обломков.
Но есть и другая порода — редкая, почти невидимая. Эти как
кошки, которые ходят сами по себе. Стая им не интересна, в стае они задыхаются.
Я, пожалуй, ближе к ним. Иногда заглядываю к любителям кошек или лысым, или к
хористам — не чтобы участвовать, а чтобы наблюдать: как течёт жизнь, как
держится лидер, и — если повезёт — поймать ту самую искру Личности, которая
редка, как прозрачный воздух над Манхэттеном после дождя.
А когда два противоположных табуна сталкиваются — это
почти как контакт с инопланетными: представьте девицу из американской глубинки,
вдруг оказавшуюся лицом к лицу с кланом Кардашьян или её аналогом. Контакт
будет жестким, нелепым и, пожалуй, забавным.
Вокруг — тысячи пересекающихся и не пересекающихся скопищ:
социальные, этнические, криминальные, религиозные. Одни никогда могут не
пересечься, и поэтому жизнь напоминает пирог из тысяч слоёв: странный, кривой,
причудливый и, …, безумно интересный.
Итак, история первая.
До этой встречи мир байкеров был для меня как ненужная радиостанция: фонит
где-то рядом, но я никогда не настраивала волну. Ну есть люди на мотоциклах — и
что? Среди знакомых пара таких была. В будни — милые инженеры: замкнутые,
точные, будто сами сделаны из чертежей. А по вечерам натягивали кожу, седлали
железных коней и пытались играть в свободу. Один так и сгорел на своей любимой
«Ямахе» — сердце лопнуло, пока он мчался по льду замёрзшего озера. Хорошая,
мгновенная смерть.
Другой каждый год прорывается через всю Америку — с
редким сном, почти без остановок, в группе таких же одержимых. Им не нужен
смысл, только скорость. Бесконечный асфальт, визг ветра в ушах, бензиновый
угар, дымящийся мотор под ногами — и два-три пива в конце, чтобы вспомнить себя
на устойчивой поверхности земли. Ветер рвёт кожу, мышцы горят, сердце выбивает
ритм вместе с мотором. И в какой-то момент понимаешь: для них это не просто
дорога. Это наркотик. Это ритуал. Это магия, от которой отрезан весь остальной
мир.
Я однажды фотографировала его с отцом — без кожаных
доспехов байкеров, но на «Харлеях». Стоило им оседлать этих железных зверей —
лица менялись. Взгляд резал, тело наливалось сталью, будто внутри включили
скрытый мотор. В каждом движении — напряжение, в каждой мышце — готовность
сорваться.
Это был другой мир, параллельный, мир скорости и риска,
где кровь кипит синхронно с оборотами, где руки дрожат не от слабости, а от
жажды дороги. Мир, граничащий с нашим вплотную, но остающийся за стеной для
тех, кто не знает, как звучит асфальт под тяжёлой резиной.
Есть и другие байкеры. Опасные, завязшие по самые кончики
шлемов в криминале. Я их знала только по названиям из криминальных хроник в
новостях. Меня привлекала их угрожающая, колоритная внешность, но бесконечная
процессия «Харлеев» на трассах, особенно сельских - раздражала. Скорость там
минимальная — двадцать пять миль в час, светофоров почти нет. На перекрестке
можно простоять минут сорок, пока гремучая змея Харлеев не пройдёт. Повернуть и
влиться в строй невозможно, дорога узкая, а сзади километры очереди из других
любителей субботнего отдыха.
Мы встретили такую колонну в Ровдоне, Квебеке, пережидая
передислокацию «Ангелов ада». Минут двадцать полицейский держал их на паузе,
позволяя наконец пересечь перекрёсток.
Зрелище было поразительным. Мощные, загорелые тела в
черной коже с эмблемами, татуировки всех цветов радуги, металл на пальцах,
шеях, поясе. Шлемы — всех форм и размеров. А «Харлеи»! Они ревели, вибрировали,
передавали гул мотора прямо в грудь. А вокруг агрессивно висела тяжелая туча адреналина.
Шум, треск, горделивая посадка, скользящие взгляды, уверенные движения — это
был мир со своими законами, одновременно опасный и манящий.
А какие эффектные biker's cheeks! Грудь у большинства внушительная,
силиконовая, наколки украшают все части тела. Большая часть открыта для обзора:
кожаные мини-юбки, коротенькие шортики и майки с глубоким декольте.
Эта «униформа» едина для всех женщин, независимо от
размера и возраста. А возраст… возраст варьируется от юных девчонок до
настоящих ветеранок. Меня поражало, как эти закалённые жизнью женщины
выдерживают часовые переезды на байках? Но выдерживают! И какие формы! Байкеры
любят фигурных женщин, хотя у некоторых «фигурность» выходит за привычные рамки:
бока и бедра свисают с Харлея, словно брыли у английского бульдога, но движения
остаются грациозными. Волосы длинные, блондинистые, развиваются по ветру на
большой скорости. Они похожи на валькирий, оседлавших железных коней — сила и
дикость в одном взгляде.
История вторая. Бэйб.
Моя вторая
встреча с байкерской братией случилась куда позже, и началась она совершенно
неожиданно. Я познакомилась с ослепительной biker’s chick — во всей положенной экипировке:
кожа, клёпки, цепи и выражение лица «не подходи, укушу». Красота же при этом
была такая, что хоть картины пиши: статная фигура, сильное тело, грудь слегка
отретуширована заботливой косметологией, глаза — зелёные, миндалевидные,
прищуренные, словно кошка, которая только что слопала канарейку и теперь делает
вид, что «оно само так случилось».
И вот эта дивная рок-красотка трудилась… внимание… в
магазине тканей! Да-да, среди рулонов ситца и гобеленов. Там мы и сошлись: она
помогала мне подбирать обивку, а потом, между делом, провела целую портняжную
консультацию. Душа у неё, надо сказать, оказалась редкой доброты. Такое
сочетание — кошачий взгляд, байкерская амуниция и внезапное знание в области
тюлевых драпировок.
Слово за слово — и выяснилось: за её плечами целая
биография, пёстрая, как ковёр с восточного базара, где каждый орнамент либо
завораживает, либо вызывает желание проверить, не галлюциногенный ли это чай,
выпитый минут 5 назад. Мы разговорились, и вот уже я приглашена на посиделки в
байкерско-харлейский бар. Это именно то, что я называю «пересечением не
пересекаемых линий» — вроде того, как если бы филателисты устроили вечеринку с
гладиаторами.
Любопытство, как всегда, победило здравый смысл, который
трусливо отполз в угол и притворился мёртвым. Я решила всё увидеть и услышать
собственными глазами и ушами, потому что чужие рассказы меня никак не
устраивают. Впрочем, надо признать: каждый раз, когда я так решаю, жизнь в
ответ злорадно потирает руки и готовит мне очередное приключение на голову.
Друг моей новой знакомой оказался барменом в этом самом
харлеевском баре — и, надо признать, не из последних образцов. Снаружи —
сплошной байкерский справочник: необъятная фигура, борода такой длины, что в
ней можно было спрятать мелкую домашнюю живность, лысина, увенчанная тощим хвостиком,
бандана, майка с устрашающей физиономией (по всей видимости, в комплекте шла к
татуировкам), цепи, звенящие при каждом шаге, и сапоги, будто списанные у
средневекового палача. Издали — сущий кошмар.
Но стоило подойти ближе, как всё это устрашение
съеживалось, потому что из-под бронированного фасада смотрели такие добродушные
глазищи, что ими можно было бы освещать детские утренники. В общем, смесь
Карлсона и мишки Косолапого, только слегка потрёпанная временем и дорогой.
Часам к десяти вечера
начали подтягиваться остальные харлеевцы. Меня, как самую свежую находку,
водрузили на видное место — примерно так же сажают экзотического попугая на
жердочку, чтобы гости могли обсудить, а клюёт ли он семечки или исключительно
бразильские орехи. Народ подходил, кивал, представлялся. Я, по возможности,
изображала разумное существо: больше слушала, чем говорила, и честно натягивала
на лицо улыбку, сопровождая её периодическим «угу», словно это был пароль в
тайной ложе. Шутки пролезали мимо ушей, как мыши через щели, — и это было
неудивительно: у них своя монокультура, густая, как борщ на третий день, и с
внутренними отсылками, которые понятны только посвящённым. Что-то вроде
профессионального жаргона моряков, айтишников или психиатров, обсуждающих
диагноз за обедом.
Сначала угостили меня мартини — вежливо, но я быстренько
сообразила, что это полный социально-камуфляжный
провал. Очень скоро
выяснилось, что на таких сходках принято пить желированную водку в медицинских пробирках,
словно это не спиртное, а студенистые лекарства из сельской амбулатории. Я,
конечно, попробовала, но мои вкусовые рецепторы тут же потребовали компенсацию.
Я приказала им помолчать и подождать до моего возвращения домой.
Я сидела, продолжая изображать приветливую попугаиху.
Одним глазом я вежливо моргала, а другим — косилась на приятельницу, которая
подозрительно часто растворялась в мраке коридора, словно там бесплатно
раздавали счастье. И вдруг — бац! Воздух сделался густым, как вчерашний кисель,
звуки превратились в вязкую кашу, а над комнатой зависло напряжение, будто
грозовое облако с дипломом по драматургии. Голоса, ещё недавно вежливо
приглушённые, вдруг повысили тональность; байкеры заёрзали, как школьники перед
контрольной, а их дамы сбились в кучку и зашептались, точно встревоженные куры,
которые заподозрили лису под окнами.
Интуиция меня не подвела: Бэйб схватила меня под локоть
и, будто отрепетировав сотни раз, вытащила через кухню на улицу, словно
вытаскивала ребёнка из пожара или, скажем, кошку с балкона пятого этажа. На
свежем воздухе она объяснила, что несколько ребят решили «ухаживать» за мной с
таким рвением, что ситуация могла легко перерасти в скандал. Бэйб и её бойфренд
приняли решение: вывести меня на безопасное пространство. Я, конечно, не знала местных
правил игры, но поняла, что ошибка могла дорого обойтись — буквально.
Я не стала расспрашивать, лишь кивнула и поблагодарила.
Для Бэйб я оставалась тем же инопланетянином, каким она со своей пробирочной
культурой и привычкой к грозовым выходкам была для меня. И, честно сказать, в
тот момент мне нравилось ощущение, что мир устроен так, чтобы никто не знал,
чего от него ожидать, а я умудряюсь быть где-то посередине.
Но по какой-то странной прихоти она продолжала звонить.
Мы виделись; она сыпала рассказами о себе, вручала пустячки — флакончики
косметики, безделушки с налётом сентиментальности, — предлагала свои услуги: то
маникюрши, то швеи.
А однажды, распахнувшись неожиданно и без остатка,
поведала мне вот что. В пятнадцать лет Бэйб сбежала из дому, очутилась в
Торонто, где стала стриптизёршей и любовницей высокопоставленного мафиози
итальянских кровей. Он пристрастил её к тяжёлым наркотикам, а потом бросил, как
сломанную куклу. И всё же в ней хватило сил и ума попросить помощи — так она
оказалась в нашем милом захолустье. Там прошла лечение, устроилась на работу,
встретила Джона — байкера с добрыми глазами, восстановила связь с матерью.
Именно тогда мы и познакомились. Подробности ее печальной истории я передавать
не буду дабы не навредить милой Бейб и ее семейству.
Со временем позвонила её мать, Катарина. Голос у неё был
сдержанно-взволнованный; она просила не оставлять девочку одну. По её словам, я
стала единственной «нормальной» подругой дочери. Более того — уверяла мать —
Бэйб относилась ко мне едва ли не с пиететом.
И вот я приглашена на выходные в дом Катарины. Дом стоял
на берегу озера: три этажа, светлый, удобный, с той особой нарядностью, которая
рождается, когда вкус соединяется с достатком. Хозяйка любила живопись,
здоровый образ жизни и haute couture. Для нас троих она устроила домашний SPA с
маникюрами, педикюрами, масочками и другими милыми приятностями.
Лето клонилось к закату, погода была удивительная; мы
сидели на берегу, кутаясь в пледы, потягивали прохладное Шардоне и ели что-то
странное: безвкусное, но безупречно красивое, словно кулинарный Instagram сошел
с экрана прямо к нам.
К вечеру хозяин развёл костёр. Хозяйка, лукаво
улыбнувшись, объявила, что приготовила сюрприз. К дому начали подъезжать авто.
Из них выходили женщины: оживлённые, говорливые, прехорошенькие, будто сошедшие
с полотен модного журнала. Обычная милая вечеринка — пока не подъехал последний
гость. Тогда Катарина раздала каждому отпечатанные листочки. Я не поверила
глазам: на листках — тексты украинских народных песен. Одни на языке
подлинника, другие снабжены фонетическим подстрочником, чтобы почти уже чужая
речь могла быть пропета.
Оказалось, что предки этой семьи были выходцами из Польши
и Украины. Связь со старым украинским комьюнити поддерживалась бережно. Язык
почти забыт, слова слились в странный гибрид, но песни помнились с невероятной
точностью. Черная канадская ночь, низкие звезды, потрескивание костра, аромат
французского вина и дорогих духов — а над озером раздаётся: «Hiч яка мiсячна, зоряна, ясна…», «Засвіт встали
козаченьки…».
Мы пели одну песню за другой. Смеялись и плакали,
говорили сердцами, не пытаясь подобрать слова разума. К одиннадцати вернулись в
дом — после этого времени шуметь строго запрещено. Но внутри уже заиграли рояль
и гитара, и музыка разлилась по комнатам, проникая в каждый уголок души.
Разъехались к утру. Я осталась ещё на день, чтобы впитать
остатки атмосферы, а затем убралась восвояси, навсегда сохранив в памяти этих
женщин и эту удивительную ночь.
Свадьба
Мы продолжали встречаться с Бэйб, иногда с Катариной. Временами
мне казалось, что Бэйб раздвоилась и стоит на двух противоположных берегах. С
одной стороны — тепло, уют, мелочи вроде порядочности и завтрака в девять; с
другой — риск, адреналин и полукриминальный мир. Как будто она одновременно
держала в руках чайник и гранату — и умудрялась не уронить ни одно, ни другое. А
я, стояла где-то рядом, гадая, успею ли вовремя отскочить, когда её мир снова
начнёт шевелиться по своим законам.
И вот однажды мы получили приглашение на свадьбу Джона и
Бэйб. Среди байкеров мы по-прежнему чувствовали себя будто забрели в чужой
сериал, но к этому времени я уже успела полюбить Бэйб, Джона и Катерину.
Решили: раз зовут — пойдём. Я прихватила с собой смелость, чувство юмора и
готовность ко всякого рода неожиданностям.
Церемония и ужин
проходили в округе Питерборо — непоколебимом оплоте байкерской братии. Мы с
трудом нашли здание с торжественным залом, стоявшее посреди бескрайних полей.
Вокруг не было ни одного дома, ни намёка на соседей — словно это место
существовало отдельно от всего остального мира.
Публика, хотя и состояла преимущественно из байкеров,
держалась на удивление чинно. Мы же, «инопланетные», материализовались в
количестве аж четырёх штук: мы плюс Катарина с супругом. Смотрелись мы, без
сомнения, как явление аномальное — то ли сбой в матрице, то ли делегация из
музея ретро-костюма.
Народ косился на нас с таким подозрением, будто мы
вот-вот достанем бластеры и начнём поучать их жизни. Перешёптывания
сопровождали каждый наш шаг. Среди подруг и друзей Бейб неожиданно отыскались и
мои давние знакомые по бару. Они подходили, почти улыбались, бормотали что-то
наполовину понятное — вроде приветствий. Даже пытались рассыпаться в
комплиментах насчёт наших вечерних платьев, шляп, сумочек, перчаток...
Выглядело это так, словно бегемоты решили осыпать любезностями нежных газелей.
Но вот началась церемония.
Сначала перед гостями появились жених и свидетель. Необъятный Джон шагал
торжественно, словно супергерой из комикса, а рядом с ним свидетель — такой же
массивный. На них: смокинги сверху и пляжные шорты с харлеевскими атрибутами
ниже пояса. Гости застыли на мгновение, потом кто-то с трудом сдерживал смех,
кто-то хохотал открыто, а кто-то просто прикрывал лицо руками, словно пытался
поверить, что это не сон. Джон и его друг шли с абсолютной невозмутимостью, как
будто каждый вечер они так появляются на публике.
За ними вышла Бэйб. Белое платье скатывалось волной к
ногам, кружевная фата трепетала на ветру, плечи были открыты. Красотка… и
чудовище. Контраст между ними был такой, что зал замер: величественная,
элегантная невеста и два огромных мужика в пляжных шортах — сцена из комедии абсурда.
Я стояла, не в силах сдержать улыбку: ну где ещё такое увидишь?
После церемонии жених преподнёс жене новый Harley-Davidson. Все байки и их хозяева встали в круг;
по знаку ведущего началось настоящее звуковое представление. Шестьдесят машин
выли клаксонами, заглушая дружное «УРА!», а в центре стоял новенький Harley. Невеста оседлала его, и мотоцикл медленно понёсся по
кругу, словно на параде иллюзорного цирка.
А теперь вообразите: к послеужинному веселью подкатывают
ещё двести байков — друзья и знакомые. Луна щедро проливает серебро на землю,
свет фар вспарывает темноту, моторы ревут, во всю Харлейскую глотку, клаксоны воют,
и тяжёлый рок разлетается над ночными полями. И среди этой бурной стихии — она:
хрупкая, почти невесомая уже жена в белом платье и фате, развевающейся за
спиной, будто крылья. Она вновь делает круг почёта. Зрелище одновременно дикое,
прекрасное и абсолютно незабываемое.
Я стояла на краю поляны, укутанная лёгким пледом, и мне казалось,
мир на миг сошёл с ума и одновременно достиг невероятного порядка: хаос обрел
ритм, словно дирижёр управлял симфонией без партитуры.
Я смеялась и одновременно замирала, ловя редкое чувство —
смесь восторга, грусти, удивления, смешавшиеся в один странный коктейль. Можно
любить мир и при этом чувствовать себя чужой — и всё это одновременно.
PS: Да, меня тоже прокатили на «Харлее». «Прокатчиком»
выступил сам свидетель в пляжных шортиках — тот самый, который по
совместительству значился грозным главнокомандующим «отважных харлеевцев». Правда
об этом я узнала не сразу. Если бы «сразу» наверное все-таки немного напрягла
свои серые шарики и просчитала варианты. Уговаривал он меня так упорно, будто
речь шла о подписании мирного договора, а не о маленькой прогулке на мотоцикле.
Проблема возникла неожиданная: его гелфренд. Дама
оказалась столь возмущена перспективой совместной прогулки меня и грозного
главнокомандующего, что, по рассказам Бэйб, готова была пустить в ход кулаки и
устроить зрелище а-ля женский реслинг. Её, как выяснилось, удерживала братва
всем составом. И я, представьте, умудрилась пропустить такую зрелищную сцену!
Вместо этого я мучительно размышляла над вопросом: как
взобраться на «Харлей» в длинном чёрном платье со шлейфом и шелковых башмачках
на шпильках. Представьте себе картину: я, вся такая «золушка на балу», и
железная махина подо мной. Влезла я на махину, как в дамское седло — боком. Но,
как оказалось, подобная посадка не предусматривала катание с ветерком. Пришлось
срочно переквалифицироваться в нормального пассажира.
И вот тут-то я почувствовала всё: и ветер в ушах, и
радость жизни, и что-то ещё этакое, о чём приличным девушкам лучше умалчивать.
Кстати, байк у главнокомандующего оказался редкостный — не просто «Харлей», а CVO Road Glide. Джон сообщил это с видом, будто речь идёт не о мотоцикле, а о крейсере для полёта на Марс. И, надо признать, члены братства взирали на него (и на байк, и на владельца) с тем же трепетом, с каким дети смотрят на Санта-Клауса. Я думаю, что должна была быть польщена такой честью, но…
2015
Ага, я я один раз тоже каталась на мотоцикле ( ну сзади конечно) целую неделю путешествовала по Blue Ridge Mountains:)!
ReplyDelete