Билет до конечной станции.

БРАТ

Младшие приходят в мир как испытание.

Неважно, сколько тебе лет и кем ты себя считаешь — старшим ребёнком или уже взрослым человеком, — появление младшего ломает привычную систему координат. До него ты жил с уверенностью, что ты — центр. Что вокруг тебя кружится всё: любовь, внимание, надежды. А потом рождается он — и выясняется: центр переместился. Мир вращается уже не вокруг тебя.

Младший забирает. Время родителей. Их силы. Иногда — твоё собственное чувство нужности. Но вместе с этим он приносит то, чего у тебя раньше не было и быть не могло: ответственность. Тихое, но твёрдое знание, что твоя жизнь — не единственная и не главная.

Младший — это зеркало, в котором отражаешься ты сам. Только искажённо. В нём твои ошибки — но сделанные чужими руками. Твои победы — но пройденные другой дорогой. Его шаги ложатся по твоим следам, но всегда чуть иначе: иногда — назло, иногда — в унисон.

Мы приходим в этот мир только с одним знанием, общим для всех. Никто нам его не объясняет, его не надо доказывать — оно просто встроено в нас, как программа. Когда-нибудь мы предъявим свой билет. Билет до конечной станции. И название у неё всегда одно и то же: «смерть».

Вуди Аллен когда-то сказал: «Если хочешь рассмешить Бога — расскажи ему о своих планах». Я не люблю его фильмы, но эта фраза прилипла, как ржавчина. Выбора нет.

Это вступление к истории. Истории печальной и слишком близкой. Потому что герой этой истории — мой брат.

Он был медицинским чудом. На его рождении и выживании защитили не одну докторскую диссертацию. Он появился на свет в горах Северной Африки — месте, сиявшем первобытной красотой. Там я впервые увидела его — крошечного, хрупкого, почти нереального.

Каждый день врачи твердили моим родителям: надежды нет, чудес не бывает, он умрёт. Он родился шестимесячным — не семи, а именно шести. Весил чуть больше килограмма. Двигался, как механическая кукла. Я увидела его, когда ему было недели три, и испытала две сильнейшие эмоции сразу: потрясение и горечь. Это крошечное существо превратило мою молодую красавицу маму в измождённую старуху. Со дня его рождения жизнь моих родителей стала вращаться вокруг моего брата. Его дыхание, его выживание, его будущее. Обо мне вспоминали редко — на дни рождения, или во время моих приездов из путешествий.

Мой брат выжил. Получил блестящее образование: физико-математическая школа №144, университет Шевченко. А потом — пустота. Он стал опофигистом, городским монахом, аскетом. Женщины обожали его, но он не доверял ни им, ни людям вообще. Говорил, что в Украине нельзя иметь семью и преступно рожать детей. Работал только тогда, когда в кармане не оставалось ни копейки. Материальных и человеческих привязанностей у него почти не было. Он жил. Просто жил.

Я никогда не понимала, как он проводит свои дни. Мне всегда не хватало времени — бездна планов, проектов, идей. У него время – вечность. Он смеялся над нашей непохожестью, часто вспоминал фильм «Близнецы» с Де Вито и Шварценеггером. И смеялся.

Он любил племянников. Меня же описывал одним словом: «слишком». Слишком доверчивая. Слишком воздушная. Слишком далекая от реальности. И всё же мы могли часами болтать обо всём, решая мировые проблемы так легко, будто это были детские задачки. Решения у нас, конечно, всегда были разные. Он был разумно-традиционен, я — его противоположность.

Но постепенно его голос изменился. Сначала — мелочи. Вегетарианство, сыроедение. Он говорил об этом с азартом, которого я не слышала раньше. Он всегда следил за питанием, тренировал свое тело, выглядел моложе своих лет. Постепенно проступало что-то иное. Я верила в его разумность, но недоумение накапливалось. Родители просили: «Поговори с ним. Он слушает только тебя». Но я была далеко, занята своей семьёй, работой, проектами. И поняла всё слишком поздно.

Наши разговоры всё чаще сводились к странным темам. «Развитие духа и тела» он подменял идеями о славянско-арийском превосходстве. Читал историю, но в его пересказе она звучала чужой, перекрученной. Я понимала, что национализм может казаться психологически привлекательными для слабых — но он не был слабым!

На похоронах я увидела его «наставника». Он представился — Спас. Не Стас, не Слава, а именно Спас. От него шёл тяжёлый запах, который раньше называли «запахом органов». Может, я ошибаюсь. Но я сразу знала: это мерзость. Человек без особых знаний, без глубины, зато с отвратительно-жесткой хваткой. Он читал людей по слабостям и наживался на этом. Его речь была пустой, пересыпанной догмами, куцами обрывками псевдоистории. Но при чём тут мой брат?!

Потом пришла война. АТО. Он мог уйти от армии по семейным обстоятельствам — но не стал. Пошёл в морскую пехоту, в разведку. Вегетарианец стал всеедом. Убивали его сослуживцев. В нём росла злость. Когда умер отец, мы встретились. И я увидела: он болен. Уже тогда ненависть переполняла его. Она давила, отталкивала. Рядом с ним находиться было тяжело, так тяжело, что я избегала встреч.

И вот в мае он умер. Он умер когда в Киеве цвели каштаны, пахла сирень и небо было издевательски синим — слишком красивым для города, где умирают молодые.

Он всегда напоминал мне античные статуи: высокий, плечистый, узкий в бёдрах, с гордой осанкой и сильными ногами. Красивое лицо. Наш род — древний и гордый, Томашевские. И в этом роду немало мужчин были именно такими. Но смерть никого не щадит. Живой он был римским богом. Мёртвый — мумией, высушенной пустотой. От его величия остался только рост.

Мёртвый он на моего брата не был похож. И, наверное, поэтому я до сих пор не могу поверить в его смерть. Словно это чья-то злая инсценировка, нелепая ошибка. Три дня — во время похорон и после — я ходила в ярости. Злилась на него, на себя, на мир. Это были эмоции, которых я за собой раньше не знала.

Мы не были близки. Слишком велика была разница — в возрасте, в характерах, в расстоянии. Его появление когда-то отняло у меня родителей. Его смерть — отняла у меня понимание жизни. Или почти отняла.

У каждого есть своя версия того, как устроен мир. У меня она тоже была. Иногда казалось, что я вижу больше других. Что понимаю, почему один человек сгорает, а другой — получает всё, едва пошевелив пальцем. Я всегда умела разглядеть причины успеха и провала. Никогда не ошибалась. Никогда.

У каждого есть своя версия того, как устроен мир. У меня она тоже была. Я понимаю, почему у одного человека всё складывается, а у другого — рушится, хотя усилия несоразмерны. Почему кто-то сгорает в пустой борьбе, а кто-то, едва пошевелив пальцем, получает всё. Я всегда умела разглядеть причины успеха и провала. Я никогда не ошибалась. Никогда.

Но с братом — не получилось. Или я сама отвернулась, сделала вид, что ничего не вижу? Прятала голову в песок, пока его жизнь шла к обрыву.

А брата нет. Есть только слёзы — глупые, ненужные, пустые. И бессилие.
И мать, которой я не была нужна многие годы.