Приключения зеленого попугая или остров «Свободы»/Adventures of the Green Parrot or the Island of "Freedom"

Вступление 

Она была зеленая с яркими синими, желтыми и красными перышками на крылышках, белым упрямым лбом с голубым окрасом по краям, черными глазками-бусинками, окруженными ярко красной кожицей. Клюв ее был крепок настолько, что она запросто перекусывала прутья клетки, а иногда и носовой хрящик особо надоедливого приставалы. Она обожала яблочные огрызки, семечки подсолнечника, клубнику и манго. С удовольствием ела сырники. Смешно копалась в овсяных хлопьях. Звали ее Вероника. А встретились мы и стали друзьями на острове Куба. 

Остров, Гавана, Кастро 

Гавана. Капитолий.

В 1959 году Филель Кастро и его команда, захватили власть после 6 лет неудач. Власть они отобрали у довольно жестокого генерала Батиста. А после захвата власти и многочисленных триумфальных митингов, и победных шествий оказалось, что островитян нужно чем-то кормить, во что-то одевать, учить, лечить, строить дороги, жилье. А в стране кроме тростника, кофе, сигар, мнимой свободы, боевого задора и прекрасных пляжей ничего нет. Кастро понимал, что без помощи со стороны - не обойтись. Фидель кинулся за поддержкой к соседу - Дяде Сэму, но американцы поставили ряд условий на которые гордый «командантэ» не мог согласится и он, подумав около года, возненавидел Америку и обратился к СССР. По требованию страны советов, по сути новой страны-колонизатора, Фидель начал строить «коммунизм»: милая, казалось бы, утопия. Строительство «коммунизма» начали с 1917 года на территории тогдашнего СССР и мягко говоря, строительство шло медленно, трудно и довольно неудачно, используя при этом радикальные методы: массовые убийства несогласных, репрессии, голодоморы, ГУЛАГи. 

Справка: Официальные данные (по архивам МВД СССР): Всего через ГУЛАГ (включая лагеря, колонии, тюрьмы) с 1930 по 1953 год прошло около 18 миллионов человек. В лагерях с 1930 по 1953 год умерло более 1,5 миллиона человек. 

Когда население было достаточно усмирено, правительство переключило внимание на экономику, ужесточение пропаганды и гонку вооружений. СССР: хронический дефициту товаров; уравнительная система оплаты, которая мало способствовала трудовому энтузиазму; бесконечное вранье со всех МЕДИА трибун, над которым посмеивались и которому никто не верил; возникновение новой партийной и «культурной» элиты с привилегированной системой доступа к товарам, образованию, медицине; взятки на всех уровнях; ограниченный доступ информации; запрет к выезду за пределы СССР; … 
Держался остров на Фиделевском энтузиазме, жестокой пропаганде, советских деньгах и непритязательности кубинцев. 

Справка: С 1976 по 1980 год Советы инвестировали 1,7 млрд долларов США в строительство и реконструкцию кубинских заводов и промышленности. С 1981 по 1984 год Куба также получала около 750 млн долларов США в год в виде советской военной помощи.

 

И хотя СССР отстегивали кубинцам ежегодно приличный куш, хватало его не на много. В магазинах без карточек можно было купить только немного фруктов. На год каждому жителю выдавался отрез ткани на платье, одни брюки или две рубашки. При этом, как и в СССР, из всех МЕДИА трубили, все то же: жить стало легче, жизнь слала веселее. Дороги приходили в негодность там, где у СССР не было стратегических планов. Сигареты и кофе стали обменной валютой. 

Наш клуб "Чайка". Мы там смотрели фильмы,
проводили КВНы, туда нам "доставляли"
из СССР популярных певцов и певиц. Кстати,
я была один раз капитаном КВН и
мы выиграли!!!

Начиная с середины 60-х и до начала 80-х на Кубу массово отправлялись советские спецы: строители, инженеры, преподаватели… и конечно военные. У нас, новых колонистов из СССР, были свои клубы, библиотеки, бассейны, продуктовые и мануфактурные отоваривания. Жили приезжие спецы, в зависимости от условий контракта либо на роскошных виллах, либо в гостиницах, либо по 3 семьи в трех комнатах в многоэтажках. Продуктами и вещами советских обеспечивали раз в 30 дней. Раз в два месяца привозили книги. Называлась эта процедура отовариванием. Привозили абсолютно все: от картошки, обуви до вкуснейших консервированных овощей и фруктов. А к новому году самолетами из Москвы к нам летели елки, доставались они не всем, конечно, а тем, у которых был доступ к самолетам или пилотам. Продукты и вещи были сделаны на экспорт и приходили кораблями со всех стран советского блока.  А книги, о! Книги — это была отдельная история! Все, что в Союзе никогда не поступало на книжные полки, привозили на Кубу. Так компенсировали совсем скромную зарплату советским консультантам. 

После распада СССР на острове стало совсем голодно. Фидель обветшал, харизма испарилась, но он еще периодически потрясал кулаками в сторону Америки. Потихоньку на Кубу начали приезжать инвесторы из Европы и Канады. Понемногу начали ремонт и строительство отелей на побережье. Появились закрытые туристические зоны, обычным кубинцам туда ход закрыт, чтобы не дай бог не увидели чего лишились в 50-х. А на маленьких участках свободной торговли появились первые ростки почти свободного бизнеса. 

Reparto Kohly, Дом, Хем 

Наше семейство приехало на Кубу по программе помощи специалистами. Мы поселились в Гаване, в районе Коли /Касабланки /Reparto Kohly. В до фиделевские времена, богатые американцы облюбовали этот район и постепенно застроили роскошными виллами. Виллы, в основном двух или трех-этажные, в каждом доме гараж, жилье для прислуги, небольшой садик, несколько ванных комнат. Некоторые дома были построены в виде испанских касс с открытым внутренним двориком, фонтанчиками, цветами, забавной садовой мебелью. По решению дореволюционного кубинского президента Рубе́на Фульхе́нсио Бати́ста-и-Сальди́вар (как звучит!), каждый дом должен был иметь свое индивидуальное лицо и архитектурную оригинальность. Американцы расстарались: каждая вилла стала небольшим архитектурным шедевром. Наше временное жилище имело два с половиной этажа. На первом были гаражи, комната для прислуги. Прислуги у нас не было. Но в одной из комнат периодически появлялся садовник, который научил меня мыть пол «по кубински». Процедура была занимательная. Он втаскивал шланг на второй этаж и заливал весь пол водой, а после мы дружно, швабрами выгоняли воду наружу. Полы в коридоре, огромной прихожей, веранде и столовой были выложены керамическими плитами с гербами. В спальнях, кухне и ванных комнатах плитки пола соответствовали декору стен. Я любопытничала, какие в Штатах могут быть семейные гербы, там титулы запрещены законом, но никто не знал, кому принадлежал этот дом до революции Кастро. В доме было множество комнат с огромными арочными окнами, вся мебель и панели в парадной столовой были сработаны из красного дерева. Вокруг дома был небольшой сад с пальмами, несколькими кустами Croton и Bougainvillea, множеством Anthurium и Plumeria. А с перед входом рос огромный старый фикус. Под ним водовозы оставляли нам бутели с водой. А мы выносили пустые бутылки на которые традиционно клали пачку сигарет-небольшая благодарность за заботу. 

Я, по приезду, сразу обросла приятелями и мы с удовольствием ходили друг к другу в гости. Иногда, в домах обнаруживали «клады». Изредка вполне серьезные: драгоценности, которые не успели вывести бывшие хозяева, картины, керамику. Я тоже нашла пару потайных мест: один шкаф встроенный в панель красного дерева в парадной столовой. В шкафу стояли парочка полупустых флаконов от духов с обворожительными запахами и пустая баночка из под крема. Не так интересно конечно, но я не отчаивалась и нашла второй тайник в стене лестничной клетки, ведущей на второй этаж. В тайнике хранились несколько журналов «Playboy», пара книг на английском и ажурная клетка для птиц. Я могла предположить почему журналы были припрятаны, но вот клетка… Клетка и ее история меня заинтересовала необыкновенно. В одной из кухонь, у нас их было две, (кстати я так и не поняла зачем?) была дверь, которая вела к винтовой лестнице на второй этаж. Там помещалась небольшая студия с ванной комнатой и выходом на плоскую крышу, с которой было видно море. Ближе к зиме, когда спадала жара, я перебиралась в эту комнатушку, никто из родных не возражал. Там, я организовала фото студию, притащила снизу книжную полку, заполнила ее книгами и украсила пустой птичьей клеткой. Пару недель до обнаружения второго тайника, я ездила на виллу Хемингуэя «Finca Vigia», недалеко от Гаваны. Меня Хемингуэй всегда занимал больше как человек-приключение, чем писатель. Мне всегда казалось, что он был глубоко одиноким человеком, который пытался убежать от одиночества, но не преуспел… Жены, вечеринки, множество друзей, бесконечная погоня за приключениями и … одиночество. Душа его кричала в пустоту, а эхо возвращало не слова, а только собственную боль. Этакий громогласный Зевс, но с лицом двуликого Януса. Его дом подтвердил мое, уже сложившееся к тому времени, убеждение. В доме была огромная коллекцию охотничьих ружей, на стенах — его фото с охотничьими трофеями и фотографии любимых женщин. Трофеи превращались в чучела животных и становились украшением многочисленных комнат виллы, а вдоль стен - книжные полки-сотни книг и журналов на 33 языках! Я восхищалась и жалела этого огромного человека. 

Школа и наш автобус

Наш дом в Колли, был удивительно похож на дом Хема. Во всех комнатах - огромные, во всю стену, окна, вокруг дома - тропический сад, множество книг. И даже знаменитая башня имелась. Я представляла себя этаким Хемом в женском обличье. Ко времени своего тинейжерства, я уже немного путешествовала, попадала во всякие «адреналиновые переделки». Меня засыпала песчаная буря в Сахаре; я охотилась на скорпионов (они, правда, не отставали в охоте на меня); выжила в аварийном приземлении самолета в аэропорту Рабата в Марокко; пережила ежедневное, в течение года, забрасывание камнями в Африке; попала в серьезную переделку со стрельбой во время политической заварушки на Кубе; участвовала в своем собственном сватовстве в девятилетнем возрасте; добывала омары и увлекалась глубоководной рыбалкой в Мексиканском заливе; меня чуть не унес ветер вместе с деревянным зонтиком за который я уцепилась, во время одного из самых сильнейших тропических ураганов (этот ветер носил как пушинки огромные самолетные моторы); я никогда не расставалась с книгами, в то время я «поглощала» испанскую и французскую классику; пила жгучий кубинский кофе; пробовала курить сигары и даже упражнялась в писательстве! Ну чем не Хем? По крайней мере в свои 14-15 лет, я рассуждала примерно так. 

Школа 

Внутренний дворик в школе

Школа, в которую я пошла, была в паре-тройке километров от дома. Открыли ее 1972 году, немного переоборудовав огромное здание бывшей закрытой школы для девочек, принадлежащей католическому ордену урсулинок «Colegio de las Ursulinas». Таковым оно было до прихода новых колонистов из СССР. Рассказывали, что в этой школе учились сестры Фиделя. Нас возили туда автобусом, но я с удовольствием возвращалась домой пешком, особенно, если оставалась заниматься в школьных кружках или на принудительных дополнительных занятиях по физкультуре (которую я терпеть не могла, а меня не могла терпеть за эту нелюбовь учительница физкультуры — бывшая олимпийская чемпионка то ли по метанию копья, то ли диска.) Огромная, громогласная тетка гоняла меня вдоль длиннейших школьных коридоров бесконечное количество раз, а потом пыталась научить прыгать через «козла». Один раз я таки его перепрыгнула, чем вызвала массу положительных эмоций у моей учительницы, а у меня моя «победа» осталась в одной, глубоко запрятанной ячейки памяти. Школа была двухэтажная с двумя внутренними двориками в мавритано - андалузском стиле. Один дворик был вполне традиционный: украшенный тропической зеленью, огромным тамариндом, керамической плиткой (азулежу), фонтаном. Там был небольшой ларек с, так всеми нами любимой, «Рефреской» - сладкой кубинской содовой и столовая. А во втором, организовали спортивную площадку/место для «линеек», конкурсов... 

Школа, бывший «Colegio de las Ursulinas»

Вероника. Кинсеаньера. 

Вернусь к истории Вероники. Она, по идее, должна была стать героем данного повествования. Но память… Память похожа на реку, в которой течение уносит одни воспоминания в море забвения, а другие застревают на отмелях — остаются в сознании, как маленькие островки прошлого. Иногда течение возвращает давно унесённое — всплывает нечто, что казалось навсегда ушедшим. 

Мой папа был бесконечно талантливым художником и резчиком по дереву. Со временем он познакомился с Мигелем, местным скульптором и знатоком экзотических сортов деревьев. Как то весной, Мигель пригласил нас на Кинсеаньеру, празднование совершеннолетия, своей сестры Марселины. Кинсеаньеру в Латинской Америке обычно празднуют «громко», зовут родственников и друзей, готовятся месяцами, приглашают музыкантов, жарят на ветрилах молодых поросят. Виновницу торжества одевают в бальное платье. Гости преподносят молодой девушке подарки. Но кубинцы были бедны. Семья Мигеля ничем не отличалась от остального населения острова «Свободы». Они пригласили несколько близких родственников, друзей и нас. Приглашение было полной неожиданностью. Было неожиданностью и то, что папа дал согласие. Дружить и ходить в гости к кубинцам было строго запрещено. Общение с местным населением должно было быть ограничено только работой. 

У семьи Мигеля была небольшая, скрытая в джунглях, ферма. Точнее ферма была внушительная, но доход приносила мизерный. Доход от продажи кокосов, бананов, манго, папайя строго контролировало правительство Фиделя. Ферма распологалась совсем недалеко от океана. Фруктовые деревья, постепенно сменялись мангровыми, а последние подступали к самой воде. В 20 минутах от фермерского домика ютился небольшой, песчаный пляжик. На пляжике - пара рыбачьих лодок, пара автомобильных кресел со старого американского Форда, подвесная качеля. Чистенько, уютно. После довольно обильной трапезы, включая жаренного на вертеле поросенка, пряных рыбных блюд с бобами и рисом, молодежь отправилась праздновать 15летие Марселины на пляж. А там гитара, звездное небо, на котором просматривается млечный путь, танцы у костра, купание в теплом море. Заснули мы под утро, а проснувшись, выкупавшись в океане, вернулись в дом. Гости почти все разъехались и хозяева с удовольствием повели нас показывать свое хозяйство. К нам подошел худющий, но жилистый пес, непонятной породы, обнюхал и кажется остался доволен. Повернувшись в сторону кустов он недовольно гавкнул на чернявых свинок, пасущихся тут же и улегся под кокосовой пальмой, по хозяйски поглядывая на живность. Возле художественно сработанного сарайчика паслись несколько пеструшек и роскошный петух, с ярким гребнем, распушёнными перьями. Его походка — вызывающая, взгляд — дерзкий. Он был похож на типичного мачо — шумного, яркого, демонстративного, который живёт на показ. Вдруг мы заметили странное существо среди пасущихся кур: редкие серые перышки украшали тощее тщедушное тельце, огромный клюв и несчастные глазки-пуговички. Малыш напоминал грустного клоуна, который вызывает жалость и улыбку

одновременно. Он то заливался петушиным громогласным Ку-ка-ре-ку, то переходил на кудахтанье. Мы похохатывали, а хозяева объяснили что это птенец попугая. Он появился на фазенде неожиданно, заниматься им было некому и от недостатка питания птенец никак не может приобрести свой традиционный окрас. Мигель предложил нам «усыновить» грустного клоуна (payaso triste) и мы с огласились. Вот так у нас появилась Вероника. Уже через неделю птенец стал покрываться пером и еще через какое то время его серый цвет изменился и он превратился в роскошного зеленого попугая, то бишь в попугаиху.  Клюв её стал настолько сильным, что один раз, заигравшись, она умудрилась прокусить у папы переносицу. Делай после этого добрые дела! Жила она в папиной мастерской. Папа резал деревянные  скульптуры и маски, благо но острове были великолепные сорта древесины. В мастерской пахло свежей заболонью, везде разбросаны разноцветные деревянные стружки, по стенам развешаны инструмент: стамески, резцы, скальпель-ножи с разными ручками. Вероника, обожала рыться в стружках, периодически оглашая дом уже счастливым Ку-ка-ре-ку. Когда папа работал Вероника крутилась около него, а если папы не было, она вылетала из мастерской и носилась по квартире. Любимым ее местом была кухня. Попугаиха с уважением относилась к разного вида  семечкам и зерну. Она обожала яблочные огрызки, бананы, папайя и морковку. Правда яблочные огрызки появились позже, на Кубе яблок нет. Возле нашего дома было небольшое мужское «общежитие», в одной из комнат жил белолобый амазон Потемкин, а в простонародье - Дюк. Его хозяин был одессит и большой любитель Высоцкого. Попугай предпочитал проводить свое время на балконе и обкладывал каждого проходящего матом на испанском и одесском (в Одессе, как вы знаете свой особый язык). Иногда он распевал хриплым, с надрывом голосом, песни Высоцкого или хохотал. Молодых девиц такое сопровождение обижало, пока они не обнаруживали кто вопил, а хозяин и его друзья — ухохатывались. Вероника довольно скоро научилась говорить, хотя мы не прилагать к этому никаких усилий. Она научилась ворчать и возмущаться как  моя мама, соблюдая все интонации, рассказывала всем приходящим какая она красавица, а моих друзей моментально делила на тех к кому была благосклонна или воспринимала как врагов. Первым она начинала рассказывать: «Вероника красавица, ох, какая красавица». К другим поворачивалась хвостом и возмущённо говорила: «Дурак, ну какой же дурак!»  Удивительно то, что слово дурак было чуждо нашей семье. Если очередной «дурак» пытался к ней подлизываться, и совал ей яблочный огрызок, огрызок она отбирала, но при этом норовила укусить дающего за палец, а кусалась она больно, прокусывая плоть насквозь. В Киеве, пришлось оборудовать ей клетку, хотя в клетке мы её держали редко, только тогда, когда заходили люди, которых она почему-то определяла во врагов. Обычную клетку она полностью уничтожила, с легкостью перекусывая металлическую проволоку. Папа ей соорудил клетку из толстых металлических сварных прутьев. Из них же сделал ей качели, лестнички… Любые замки в клетке она открывала с ловкостью «медвежатника». Папа придумал хитрый замок в виде запоров на шкатулках с секретом, который она по началу с возмущением атаковала, но со временем примирилась. Когда мы уезжали больше чем на день приходилось ее брать с собой. Она редко соглашалась оставаться у посторонних. Иногда орала и отказывалась есть, либо устраивала молчаливую, голодную забастовку.  Она отлично чувствовала людей и вела себя соответственно. 

Приключение пернатых в деревне.

Однажды, мы её привезли к бабушке на хутор. Я понятия не имею как разносится информация на хуторе или в деревне, но она разносится мгновенно.  Бабушка всегда знала когда привозят хлеб или масло в лавку, когда к кому то приезжают гости, или кто-то что-то собирается праздновать. Итак Вероника оказалась у бабушки в саду. Держали мы её в клетке. Вокруг клетки собралась вся живность: кошка, пес, куры, утки, петух. Попозже пришли, якобы поздороваться, несколько соседей, туда сюда начали циркулировать подводы, трактора и машины. Замечу, что на хуторе и прохожие, и техника появлялись редко. В течении дня может проехать один грузовик или телега, а люди, если появлялись то только те, которыео приходил к бабушке. Позже,  я обратила внимание на шевеление в пшеничной поле. Папа свистнул и махнул рукой и из пшеницы поднялось с десяток ребят от малышей до подростков. Впечатление было занимательное. Я что-то подобное видела в какой то серии про Джеймса Бонда. В одно мгновение вроде бы совершенно безлюдная поляна зашевелилась и заполнилась военными в камуфляже. Дети были без камуфляжа, но «Déjà vu» было полнейшим.  Наша Вероника оказалась в центре внимания. Деревенские окружили клетку тихо переговариваясь и охая. Вероника сначала чувствовала себя не уютно, бегала по клетке, но наверное почувствовала к себе доброе внимание,  успокоилась и начала выдавать уже известный репертуар. Народ был в восхищением, шум то затихал, то снова шелестел, все с восторгом ждали что ещё выкинет наша птичка. Вероника была в ударе! Бодро прохаживалась по клетке, раскачивалась на качеле, неуклюже бегала по лестнице, раскрывала крылья демонстрируя окрас, косила одним глазом, чистила перышки, вопила: «Ура, дорогие товарищи!» И шумела так, как будто «товарищи» хлопали.  Были здесь и «Вероника красавица» и «дурак», и «Вероничка кушать хочет», «привет», «Варяг тонет, но не  сдаётся», «тук тук, кто там, это я почтальон Печкин»… Разошлись только тогда, когда село солнце, а на следующий день стали приносить ей и нам гостинцы,  пришлось снова выставлять Веронику на всеобщий обзор. Народ потёк и из соседних деревень посмотреть на наше «чудо». К обеду начали подвозить и подносить «что бог послал». Бабушка начала потихоньку эксплуатировать  молодёжь и мужиков давая задание по хозяйству. Бабы накрывали  на стол, появилась горилка. Смотрины превратились во всеобщее застолье, и папа объявил что утром отвезет Верку к друзьям в соседний городок, чтобы не нарушать привычную хуторскую жизнь. Утром её загрузили в машину и "увезли". Папа вернулся через какое то время, и занёс клетку в мешке в хату. Разговоры о нашей талантливой попугаихе не смолкали ещё долгие годы, соседи распрашивали о прице и передавали гостинцы «по деревенский». Если яблоки, то мешками, если вишни, то ведрами. 

Одним днем ее не стало, но это совсем другая история.

Introduction 

 She was green, with bright blue, yellow, and red feathers on her wings, a white, stubborn forehead with blue edges, and black, beady eyes surrounded by bright red skin. Her beak was so strong that she could easily bite through the bars of a cage, and sometimes even the nasal cartilage of a particularly annoying visitor. She loved apple cores, sunflower seeds, strawberries, and mangoes. She ate cheesecakes with pleasure. She would comically dig through oatmeal. Her name was Veronica. And we met and became friends on the island of Cuba.

 

The island, Havana, Castro 

In 1959, Fidel Castro and his team seized power after 6 years of failure. They took power from the rather cruel General Batista. And after that, and numerous triumphal rallies and victory marches, it turned out that the islanders needed to be fed, clothed, taught, and treated. It needs roads and housing built. But Cuba has nothing except sugar cane, coffee, cigars, imaginary freedom, fighting spirit, and beautiful beaches. Castro understood that the country could not survive without outside help. Fidel rushed to his neighbor, Uncle Sam, for support, but the Americans set several conditions that the proud "comandante" could not agree to, and after thinking for about a year, he began to hate America and turned to the USSR. At the request of the country of the Soviets, essentially a new colonizer, Fidel began to build "communism": a sweet, it would seem, utopia. 

The construction of "communism" began in 1917 on the territory of the then USSR, and to put it mildly, the construction was slow, difficult, and rather unsuccessful, using radical methods: mass murder of dissenters, repressions, famines, and GULAGs. 

Reference: Official data (according to the archives of the USSR Ministry of Internal Affairs): In total, about 18 million people passed through the GULAG (including camps, colonies, prisons) from 1930 to 1953. More than 1.5 million people died in the camps from 1930 to 1953. 

 When the population was sufficiently pacified, the government switched its attention to the economy, tightening propaganda and the arms race. USSR: chronic shortages of goods; an equalizing payment system that did little to encourage labor enthusiasm; endless lies from all MEDIA platforms, which were laughed at and which no one believed; the emergence of a new party and "cultural" elite with a privileged system of access to goods, education, medicine; bribes at all levels; limited access to information; a ban on leaving the USSR; … The island was held together by Fidel's enthusiasm, brutal propaganda, Soviet money, and the unpretentiousness of the Cubans. 

Reference: From 1976 to 1980, the Soviets invested $1.7 billion in the construction and reconstruction of Cuban factories and industry. From 1981 to 1984, Cuba also received about $750 million a year in Soviet military aid. 

 And although the USSR paid the Cubans a decent amount every year, it was not enough. In stores without coupons, you could only buy a few fruits. Each resident was given a piece of fabric for a dress, one pair of trousers, or two shirts per year. At the same time, as in the USSR, all the MEDIA trumpeted the Stalin slogan: “life became easier, life became more fun”. Roads fell into disrepair where the USSR had no strategic plans. Cigarettes and coffee became currency. Starting from the mid-60s and until the early 80s, Soviet specialists were sent to Cuba en masse: builders, engineers, teachers... and of course the military. 

We, the new colonists from the USSR, had our own clubs, libraries, swimming pools, grocery and textile stores. Depending on the terms of the contract, the visiting specialists lived either in luxurious villas, or in hotels, or in three families in three rooms in high-rise buildings. The Soviets were provided with food and things once every 30 days. Books were brought every two months. This procedure was called “supplying”. They brought absolutely everything: from potatoes, shoes, to the most delicious canned vegetables and fruits. And for the New Year, Christmas trees were flown to us by plane from Moscow. Of course, not everyone got them, but those who had access to planes or pilots did. Food and goods were made for export and came by ship from all the countries of the Soviet bloc. And books, oh! Books - that was a separate story! Everything that never made it to the bookshelves in the Soviet Union was brought to Cuba. This was how they compensated the very modest salaries of Soviet consultants. After the collapse of the USSR, the island became completely devastated. Fidel became dilapidated, his charisma evaporated, but he still shook his fists in the direction of America from time to time. Little by little, investors from Europe and Canada began to come to Cuba. Little by little, they began to repair and build hotels on the coast. Closed tourist zones appeared, and ordinary Cubans were not allowed there, so that God forbid they would not see what they lost in the 50s. And in small areas of free trade, the first shoots of almost free business appeared. 

Reparto Kohly, Home, Hemingway 

Our family came to Cuba under the program of assistance with specialists. We settled in Havana, in the Kohly / Casablanca / Reparto Kohly area. In pre-Fidel times, rich Americans took a fancy to this area and gradually built luxurious villas. The villas were mostly two or three stories high, each house had a garage, housing for servants, a small garden, and several bathrooms. Some houses were built in the form of Spanish casas with an open courtyard, fountains, flowers, and cute garden furniture. According to the decision of the pre-revolutionary Cuban president Ruben Fulgencio Batista y Zaldívar (how does it sound!), each house had to have its own individual face and architectural originality. The Americans did their best: each villa became a small architectural masterpiece. Our temporary home had two and a half floors. On the first floor, there were garages and a room for servants. We had no servants. But a gardener periodically appears in one of the rooms and teaches me how to wash the floor “Cuban style.” The procedure was entertaining. He would drag a hose up to the second floor and fill the entire floor with water, and then we would all mop the water out. The floors in the hallway, the huge entryway, the veranda, and the dining room were covered with ceramic tiles with coats of arms. In the bedrooms, kitchen, and bathrooms, the floor tiles matched the wall decor. I was curious about what kind of family coats of arms there might be in the States, where titles are prohibited by law, but no one knew who owned this house before Castro’s revolution. The house had many rooms with huge arched windows, and all the furniture and paneling in the formal dining room were made of mahogany. Around the house was a small garden with palm trees, several Croton and Bougainvillea bushes, and many Anthurium and Plumeria. In front of the entrance grew a huge old ficus tree. Under it, the water carriers would leave us bottles of water. And we took out empty bottles on which we traditionally put a pack of cigarettes - a small thank you for the care. 

Upon arrival, I immediately acquired friends and we happily visited each other. Sometimes, "treasures" were found in houses. Occasionally, quite serious ones: jewelry that the former owners did not have time to take out, paintings, ceramics. I also found a couple of secret places: one cabinet built into the mahogany paneling in the formal dining room. In the cabinet, there were a couple of half-empty perfume bottles with charming smells and an empty jar of face cream. Not so interesting, of course, but I did not despair and found a second hiding place in the wall of the stairwell leading to the second floor. The hiding place contained several “Playboy” magazines, a couple of books in English, and an openwork bird cage. I could guess why the magazines were hidden, but the cage... The cage and its history interested me incredibly. In one of the kitchens, we had two of them (by the way, I still don’t understand why?) There was a door that led to a spiral staircase to the second floor. There was a small studio with a bathroom and an exit to a flat roof with a view of the sea. Closer to winter, when the heat subsided, I moved into this little room, and none of my relatives objected. There, I organized a photo studio, dragged a bookshelf from below, filled it with books, and decorated it with an empty bird cage. A couple of weeks before discovering the second hiding place, I went to Hemingway’s villa “Finca Vigia”, not far from Havana. Hemingway always interested me more as a man of adventure than a writer. It always seemed to me that he was a deeply lonely man who tried to escape from loneliness, but did not succeed... Wives, parties, many friends, an endless pursuit of adventure, and... loneliness. His soul screamed into the void, and the echo returned not words, but only its own pain. A sort of loud Zeus, but with the face of a two-faced Janus. His house confirmed my conviction, which had already formed by that time. In the house, there was a huge collection of hunting rifles, on the walls - his photos with hunting trophies and photos of his beloved women. The trophies turned into stuffed animals and became the decoration of numerous rooms of the villa, and along the walls - bookshelves - hundreds of books and magazines in 33 languages! I admired and pitied this huge man. Our house in Kolli was surprisingly similar to Hem's house. In all the rooms - huge, wall-sized windows, around the house - a tropical garden, lots of books. And there was even the famous tower. I imagined myself as a Hem in female guise. By the time of my teen, I had already traveled a little, gotten into all sorts of "adrenaline alterations". I have been buried in a sandstorm in the Sahara; hunted scorpions (they, however, did not lag behind in hunting me); survived an emergency landing of a plane at the airport in Rabat, Morocco; survived daily, for a year, pelting with stones in Africa; got into a serious scrape with a shooter during a political mess in Cuba; participated in my own matchmaking at the age of nine; caught lobsters and enjoyed deep-sea fishing in the Gulf of Mexico; was almost blown away by the wind along with the wooden umbrella I clung to during one of the strongest tropical hurricanes (this wind carried huge airplane engines like fluff); I have never parted with books, at that time I “devoured” Spanish and French classics; drank hot Cuban coffee; tried smoking cigars and even practiced writing! Why not Hem? At least when I was 14-15 years old, I thought something like this. 

 School 

The school I went to was a couple of kilometers from home. It opened in 1972, having slightly refurbished the huge building of the former closed school for girls, belonging to the Catholic order of Ursulines, "Colegio de las Ursulinas". That's what it was before the arrival of new colonists from the USSR. They said that Fidel's sisters studied at this school. We were taken there by bus, but I happily walked home, especially if I stayed to study in school clubs or in compulsory additional physical education classes (which I couldn't stand, and the physical education teacher couldn't stand me for this dislike - a former Olympic champion in either javelin or discus throwing.) A huge, loud-mouthed woman chased me along the long school corridors an endless number of times, and then tried to teach me to jump over the "goat". Once I did jump over it, which caused a lot of positive emotions in my teacher, and for me, my "victory" remained in one, deeply hidden cell of my memory. 

The school was two-story with two inner courtyards in the Moorish-Andalusian style. One courtyard was quite traditional: decorated with tropical greenery, a huge tamarind, ceramic tiles (azulejo), and a fountain. There was a small stall with our beloved "Refresco" - sweet Cuban soda and a canteen. And in the second, they organized a sports ground/place for "assemblies", competitions… 

Veronica. Quinceañera. 

I'll get back to Veronica's story. She was supposed to be the hero of this story. But memory... Memory is like a river, in which the current carries some memories away into the sea of ​​oblivion, while others get stuck in the shallows - they remain in the mind, like small islands of the past. Sometimes the current returns what was carried away long ago - something that seemed to be gone forever emerges. My dad was an infinitely talented artist and woodcarver. Over time, he met Miguel, a local sculptor and connoisseur of exotic wood species. One spring, Miguel invited us to a Quinceañera, a coming-of-age celebration, for his sister Marcelina. Quinceañeras in Latin America are usually celebrated "loudly", with relatives and friends, and musicians are invited, preparations take months, and young pigs are roasted on spits. The hero of the occasion is dressed in a ball gown. Guests present gifts to the young girl. But the Cubans were poor. Miguel's family was no different from the rest of the population of the island of "Freedom". They invited a few close relatives, friends, and us. The invitation was a complete surprise. It was also a surprise that Dad agreed. It was strictly forbidden to be friends with Cubans and visit Cubans. Communication with the local population was to be limited to work only. 

Miguel’s family had a small farm hidden in the jungle. Well, the farm itself was sizable, but the income it generated was minimal. The profits from selling coconuts, bananas, mangoes, and papayas were strictly controlled by Fidel’s government. The farm was located not far from the ocean. Fruit trees gradually gave way to mangroves, which reached all the way to the water. About 20 minutes from the farmhouse was a small sandy beach. On the beach — a couple of fishing boats, a pair of car seats from an old American Ford, and a hanging swing. It was tidy and cozy. After a fairly hearty meal, including a spit-roasted piglet, spicy fish dishes with beans and rice, the young people went to the beach to celebrate Marcelina’s 15th birthday. There, with a guitar, a starry sky where the Milky Way was visible, bonfire dancing, and swimming in the warm sea, we fell asleep by morning. After waking up and taking a dip in the ocean, we returned home. 

Most of the guests had already left, and the hosts happily offered to show us around their farm. A scrawny but wiry dog of unclear breed came up to us, sniffed us, and seemed satisfied. He barked grumpily at the black piglets grazing nearby and lay down under a coconut palm, watching the animals like a true master. Near a beautifully crafted shed, a few speckled hens and a luxurious rooster were pecking around. The rooster, with a bright comb and fluffed-up feathers, strutted provocatively and looked defiantly. He resembled a typical macho—loud, flashy, attention-seeking, living to be seen. Suddenly, we noticed a strange creature among the chickens: sparse gray feathers covered its scrawny little body, it had a huge beak, and pitiful button eyes. The little one looked like a sad clown, evoking both pity and a smile. He would sometimes burst into a loud cock-a-recoo, then switch to clucking. We laughed, and the hosts explained that it was a baby parrot. It had appeared on the farm unexpectedly, and no one had taken care of it, so, from lack of proper nutrition, it couldn’t develop its traditional coloring. Miguel suggested we "adopt" the sad clown (payaso triste), and we agreed. That’s how we got Veronica. Within a week, the chick began to grow feathers, and after some time, its gray color changed, and it turned into a gorgeous green parrot — a female parrot, in fact. Her beak became so strong that once, while playing, she managed to bite through my dad’s nose bridge. So much for good deeds! 

She lived in Dad’s workshop. Father carved wooden sculptures and aborigen masks; thankfully, the island had magnificent types of wood. The workshop smelled of fresh sapwood, colorful wooden shavings were scattered everywhere, and tools — chisels, gouges, and scalpel-knives with various handles — hung on the walls. Veronica loved to dig through the shavings, often letting out a cheerful cock-a-recoo. When Dad was working, Veronica would hover near him, and if he was away, she’d fly out and zoom around the house. Her favorite place was the kitchen. The parrot treated various seeds and grains with respect and adored apple cores, bananas, papayas, and carrots. Apple cores came later, though — there were no apples in Cuba. 

Near our house was a small men's dormitory, and in one room lived a white-fronted Amazon parrot named Potemkin — or Duke, as he was known locally. His owner was from Odessa and a big fan of Vysotsky. The parrot liked to spend time on the balcony, swearing at every passerby in both Spanish and the unique Odessa dialect (as you may know, Odessa has its own special language). Sometimes he’d belt out Vysotsky songs in a raspy, emotional voice, or burst out laughing. Young women found such commentary offensive — until they realized who was making the noise, while the owner and his friends laughed heartily. Veronica learned to speak fairly quickly, although we never made an effort to teach her. She picked up my mom’s grumbling and complaining, mimicking her tone perfectly. She would tell every visitor how beautiful she was and immediately sort my friends into those she liked and those she considered enemies. To the first, she’d say: “Veronica is beautiful, oh so beautiful.” To the others, she’d turn her back and say indignantly, “Fool, what a fool!” Strangely enough, that word wasn’t used in our family at all. If one of these "fools" tried to win her over with an apple core, she’d snatch it but also try to bite the giver's finger — and she bit hard, piercing flesh through and through.

In Kyiv, we had to get her a cage, although we rarely kept her in it — only when people she deemed enemies came over. She completely destroyed a regular cage by biting through the metal wires with ease. Dad built her a cage from thick welded steel rods and also made her swings and ladders out of the same material. She could unlock any standard cage lock like a safecracker. Dad designed a clever lock like those secret jewelry box clasps, which she attacked furiously at first but eventually accepted. 

When we traveled for more than a day, we had to take her with us. She rarely agreed to stay with strangers. Sometimes she’d scream and refuse to eat, or go on a silent hunger strike. She had a great sense for people and behaved accordingly. 

The Feathered Adventure in the Village.  

One time, we brought her to Grandma’s village. I have no idea how information spreads so fast in a village or on a farmstead, but it spreads instantly. Grandma always knew when bread or butter arrived at the shop, when someone was expecting guests, or if someone was planning a celebration. So, Veronica ended up in Grandma’s garden. We kept her in a cage. Around the cage gathered all the local animals: the cat, the dog, chickens, ducks, and the rooster. Later on, a few neighbors came by, supposedly just to say hello. Then carts, tractors, and cars began to pass back and forth. Let me note that on the farmstead, both people and vehicles were rare sightings. On a typical day, maybe one truck or cart might pass by, and the only people who appeared were those visiting Grandma. Later, I noticed some movement in the wheat field. Dad whistled and waved his hand, and about a dozen kids, from toddlers to teenagers, rose up from the wheat. It was quite a sight. I had seen something like that in a James Bond episode once, where an empty field suddenly came to life, swarming with camouflaged soldiers. These kids didn’t have camo, but the déjà vu was perfect. Our Veronica found herself at the center of attention. The villagers surrounded the cage, whispering and gasping. At first, Veronica was nervous and darted around the cage, but perhaps sensing the kind attention, she calmed down and began to perform her well-known repertoire. The crowd was delighted. The murmur would die down, then rise again, as everyone waited in anticipation for what the bird would do next. Veronica was on fire! She strutted confidently around the cage, swung on her swing, clumsily ran up and down the ladder, spread her wings to show off her colors, squinted with one eye, preened her feathers, and shouted, “Hooray, dear comrades!” Then made noise as if the “comrades” were applauding. She gave them “Veronica is beautiful,” and “fool!”, “Veronichka wants to eat,” “hello,” “The Varyag is sinking but not surrendering,” “knock knock, who’s there, it’s me, Postman Pechkin”... People only left when the sun went down. The next day, they started bringing treats for her and for us. So we had to put Veronica back on public display. People started coming from nearby villages to see our “wonder.” By noon, they were arriving with gifts, “whatever God had provided.” Grandma quietly began assigning chores to the youth and men. The women set the table, and out came the horilka. The viewing turned into a full village feast. Dad announced that in the morning, he’d take Veronica to friends in the nearby town so as not to disrupt the quiet farmstead life. In the morning, we loaded her into the car and “took her away.” Dad came back later and secretly brought the cage back into the house in a sack. The tales of our talented parrot didn’t die down for many years. Neighbors kept asking about her and sending gifts “the village way.” If apples, then by the sack; if cherries, then by the bucket. 

One day, she was gone. But that’s another story altogether.